«Открытый семинар» настоятеля московского храма Святой Троицы в Хохлах получился не только содержательным, но и острым: узнать «Что я хочу от церкви» пришли и воинствующие атеисты, и недовольные приходской жизнью верующие, и те, кого церковь не принимает как грешников. При всей своей мягкости и либерализме отец Алексей требует от верующих глубокого понимания сути церковных таинств и общинной жизни. Естественно, что ключевое для этого понимая слово — любовь. Об основных заблуждениях относительно церкви и о том, как от них избавиться, вы узнаете из видеозаписи «Открытого семинара».

Видео

Расшифровка

НИКОЛАЙ СОЛОДНИКОВ (ОРГАНИЗАТОР ПРОЕКТА «ОТКРЫТАЯ ЛЕКЦИЯ»): Дорогие друзья, мы начинаем заключительную лекцию проекта «Открытая лекция» в Екатеринбурге. Сегодня уже выступали Артемий Троицкий, Нюта Федермессер. Спасибо вам огромное за то, что мы все вместе выдержали всё, что здесь сегодня происходило. Главное, что происходило — это образовательные, просветительские лекции, которые важны для нас с вами и для огромного количества людей, которые смотрят нас в интернете. Спасибо вам всем огромное. Я с большой радостью представляю вам отца Алексея Уминского. Его лекция называется «Что я хочу от церкви?»

АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ (НАСТОЯТЕЛЬ ХРАМА СВЯТОЙ ТРОИЦЫ В ХОХЛАХ (Г.МОСКВА)): Здравствуйте, дорогие. И я вам всем очень благодарен, что вы нашли силы остаться еще и на встречу со мной. Это совсем непросто после такого напряженного и насыщенного диалога с теми, кто сегодня приехал. Я, к сожалению, не был на лекции Артемия Троицкого и с ним лично не знаком. А вот с Нютой мы очень хорошо и давно знакомы, и для меня ее разговор, ее слово и ее теплота — это как глоток свежего воздуха всегда. Я думаю, что и для каждого из вас. Ее история о том, как проходили похороны Веры Васильевны с джазом, напомнила мне одно отпевание в моем храме, тоже, как ни странно, с джазом. Хотя, это было совершенно неожиданно, в том числе для меня.

Мне пришлось отпевать одного совершенно замечательного человека, очень хорошего музыканта, прекрасного джазиста Толю Герасимова. Он действительно замечательный был музыкант и, в свое время, даже играл в оркестре Дюка Эллингтона. И на его отпевание собралось очень много его друзей-музыкантов. Очень много людей, которые по-настоящему его любили. Он был очень добрый и славный человек. И вот, когда гроб с его телом мы выносили из храма и хор запел «Вечную память», вдруг неожиданно кто-то из его друзей достал трубу и стал в теме «Вечная память» играть на трубе, в таком миноре. А потом кто-то еще достал инструмент. И еще. И вот эта «Вечная память» превратилась в потрясающий блюз, удивительный совершенно, наполненный молитвой, светом, радостью, тем, с чем люди не расстаются. Эта музыка всё равно звучит и остается как настоящая вечная память.

С этого я хотел начать, чтобы перекинуть мостик от того, что говорила Нюта, к тому, о чем буду говорить я. А я буду говорить о вещах тоже очень и очень серьезных, таких же серьезных как жизнь и смерть, таких же серьезных как любовь и родство. Это разговор о церкви, о которой всегда мало что известно, о которой всегда существует какое-то внешнее представление, очень в малом совпадающее с реальностью. Огромное количество симулякров таких идей о церкви существует в течение долгого времени, целых тысячелетий. А в наше время они как-то особенно вылезли наружу.

Что знает современный человек о церкви? Каким образом он ее себе представляет? Отчего рождаются вот эти симулякры, пограничные знания, которые даже не второстепенны, а третьестепенны, которые вдруг встают на главное место и заставляют людей, которые узнают о церкви из внешних источников, иногда случайно в нее заходя, иногда просто даже находясь в ее пространстве, думать, что это и есть церковь. Что церковь — это именно то, что мы видим, слышим о ней и то, что мы встречаем в первый, может быть, раз заходя в храм.

Что это за симулякры, всем известно. Один из главных образов церкви, который существует в общественном сознании, в нашем бытовом пространстве, это «церковь — комбинат духовно-ритуальных услуг». В этом нет ничего даже ёрнического, потому что человек для себя таким образом и мыслит надобность присутствия церкви в этом мире, присутствия церкви в обществе.

Что такое церковь? Это такое место, где человек может получить то, чего он никогда, ни в каком другом месте получить не может. Например, если мне нужна еда, я иду в продуктовый магазин. Если мне надо постирать свои вещи, я обращаюсь в химчистку. Если мне надо что-то еще, я знаю, какие службы существуют в этом мире для удовлетворения моих потребностей. Но у человека есть и другие потребности кроме того, чтобы есть и пить. У него возникают некие духовные, как ему кажется, потребности. Например, ему надо освятить машину. Или, например, более серьезная потребность — ему надо покрестить своего ребенка. Ему надо отпеть своих близких. Ему надо каким-то образом решить проблемы, которые возникают в его жизни (проблемы с работой, проблемы семейных отношений, где что-то рушится, что-то не складывается). И помощи в этом мире уже просить негде, она исчерпана, и поэтому человеку приходится обращаться туда, откуда может прийти помощь свыше, в то самое место, где, как ему кажется и как об этом ему известно, в применении какого-то ритуала, какого-то обряда эта помощь должна к нему прийти. Так люди могут заказать молебен о здравии, молебен о семейном благополучии. О чем угодно можно молиться в церкви.

Человеку что-то нужно от церкви. И тогда человек приходит в церковь как в особое место, где оказываются услуги другого рода. То есть, там тоже можно всё это купить, потому что мы с вами прекрасно знаем, как это устроено. К величайшему сожалению, к огромной грусти, в нашей современной практике за молитву человек может заплатить, за милость божию — оставить что-то в денежном эквиваленте; и всё, что ему нужно из духовной жизни, обращается в некий духовный продукт, который мы также покупаем.

Сейчас, слава Богу, всё больше и больше об этом задумывается сама церковь, и всё больше и больше мест, где не берут плату ни за требы, ни за крещения, ни за венчания. Даже свечи можно взять за свободное пожертвование. Но тем не менее, так сложилось уже в сознании очень многих людей, далеких от церкви, что я могу купить в церкви духовный продукт, я могу церковь использовать по своему духовному назначению, потому что ни в каком другом месте этого приобрести невозможно. И, в общем, церковь этим занимается. Церковь предоставляет такие услуги населению. И это неправда о церкви. Или же это нечто, что. среди прочего, входит в жизнь церкви, но не является ее содержанием, не является ее центром, не является ее смыслом.

Второй симулякр, второе представление, что церковь — это огромная организация. Это очень четко выверенная система с вертикалью власти, с подчинением, с жестко выстроенной идеологией, с очень сильным политическим компонентом, с важной идеологической ноткой, стальной ноткой в голосе. Церковь мыслится многими людьми как носительница традиции, носительница идеологии, носительница нравственных духовных скреп, скажем так. И тогда церковь может восприниматься как один из игроков на политическом пространстве, к которому прислушиваются: «А ты, церковь, за кого? А ты с кем сейчас, церковь? Почему ты, церковь, говоришь это или, наоборот, почему ты молчишь по такому-то поводу? Почему ты в данном случае выступаешь здесь, но не выступаешь тут? За кого ты, церковь? За белых или за красных? За консерваторов или либералов? За тех, кто поддерживает свободную экономику, или тех, кто стремится к справедливому коммунистическому распределению? За кого ты, церковь?» Когда на церковь смотрят как на политического игрока — это тоже симулякр.

Имеет ли церковь отношение к традиции? Имеет ли церковь отношение к идеологии? Имеет ли церковь отношение к хранению духовных смыслов? Без сомнения, имеет. Но это, опять-таки, совершенно не является ее сущностью, ее содержанием и ее главной заботой.

Теперь, исходя из этого, мы попробуем с вами поговорить о том, что же являет собой церковь. Что человек хочет от церкви, и почему эти вот симулякры, эти знания о церкви на сегодняшний день наиболее известны, наиболее озвучены, наиболее применимы?

Когда я говорю о церкви с детьми (а мне много приходится общаться и с детьми, и с подростками в нашем приходе, и в гимназиях православных, в которых я преподаю, и в воскресной школе, да и вообще встречаться по жизни), вопрос о церкви возникает неизбежно, потому что даже когда дети воспитываются с современных церковных позиций, для них тоже непонятно, зачем нужна человеку церковь. Ну вот зачем она нужна человеку?

Если человеку церковь нужна для того, чтобы освятить машину, пойти в храм за святой водой на Крещение, на Пасху освятить куличи, подать записки о здравии, упокоении, прийти в храм для того, чтобы исповедовать свои грехи и так далее, и тому подобное, очень многие люди могут сказать «А мне за этим церковь не нужна. Я верю в Бога, а церковь мне не нужна. Потому что я и без церкви могу Богу молиться там, где хочу. И я точно знаю, что где бы я ни молился Богу, в каком бы месте я не находился, Бог обязательно меня услышит». Это правда или неправда? Это совершенная правда.

Если я чувствую на своей совести грех и он меня тяготит, зачем мне идти в церковь? Неужели, я не могу сам примириться с тем человеком, которого я обидел, попросить у него прощения и искренне попросить у Бога, чтобы он меня простил? Не простит? Да простит, конечно. Зачем для этого церковь?

Ну не нужна человеку святая вода. Ну не надо ему писать записки о здравии-упокоении. Он сам может помолиться. Так и должен делать всякий человек. И Евангелие он сам может прочесть. И много книг богословских. Не нужна ему церковь, чтобы он мог говорить Богу, чтобы открывать свое сердце для Бога, чтобы по-настоящему осуществлять ту веру, которую он для себя определил — христианство.

А зачем тогда нужна церковь? Что тогда такое церковь? Откуда вообще она взялась, эта церковь? Открывая Евангелие, мы встречаем слова самого Христа, когда Христос вместе со своими апостолами ведет разговор и среди прочего спрашивает у своих учеников: «За кого меня, сына человеческого, принимают люди, которые вокруг нас?» И вот апостолы говорят: «Кто-то тебя считает великим пророком. Кто-то — великим чудотворцем. Кто-то — великим учителем нравственности». Я не точно цитирую, но расширяю цитату для упрощения понятий. Тогда Христос спрашивает у своих учеников: «А вы-то? Вы-то знаете, кто я? Вы за кого меня принимаете?» И тогда апостол Петр говорит: «Ты — Христос», — то есть — мессия, помазанник, посланный Богом, — «Ты — сын живого Бога».

Это свидетельство Петра, это слово о том, что Христос не просто какой-то сверхчеловек, необыкновенный целитель, бесконечный мудрец, пророк и так далее, а истинный Бог, сам Бог, делает возможным Христу сказать Петру такие слова: «Ты — Петр. И на сим камне (потому что „Петр“ переводится как камень), на сим камне я созижду (то есть создам) мою церковь. И врата ада ее не одолеют».

Что могут значить эти слова для нас? Зачем они сказаны? Ведь при любой религии, при любой конфессии существует сообщество верующих людей, которые эту конфессию составляют. Но нельзя сказать «мусульманская церковь». Не говорится так. Нельзя сказать «иудейская церковь». Нельзя сказать «буддийская церковь». Можно сказать «храм», можно сказать «мечеть», можно сказать «синагога». Пожалуйста. Отождествление церкви как храмового здания не исключительно. Но церковь как сообщество верующих людей, церковь как определение целой конфессии существует исключительно в христианстве.

Почему? Что значит быть церковью? Зачем она существует на Земле? Вернусь к тому, о чем я говорил. Когда я с детьми говорю о церкви, я вывожу очень простую формулу и рисую ее на доске: «Человек + Бог = Церковь». Человек и Бог, которые соединились вместе. Да, действительно, Человек может молиться Богу, где бы он ни находился. Да, действительно, Человек может раскрыть перед Богом свое сердце, где бы он ни находился. Да, действительно, Человек может узнать о Боге очень многое из книг, в том числе, из Евангелия. Но, вот, услышать самого Бога и узнать самого Бога — это очень и очень непросто.

Очень многим людям сам вопрос знания Бога не очень интересен. Это и есть главная причина того, что мы мыслим о церкви вот этими симулякрами. Не интересен сам Бог, но интересно божие, интересно действие Бога, интересно то, чем человек может от Бога воспользоваться, что человек может от Бога себе такого нужного, хорошего, важного, необходимого в жизни получить. И тогда само сознание человека по отношению к Богу — очень простое, примитивное. Оно ничем не отличается от сознания любого верующего в любой религии. Обычный человек, обычный верующий в любой религии от Бога ждет одного и того же — что христианин, что иудей, что мусульманин. Что он ждет от Бога? Очень просто: всего того, чего мы желаем друг другу на Новый год и на День рождения. Крепкого здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни. Больше ничего. Это основные наши прошения. Разве не должен человек этого хотеть? Да, конечно: это же так естественно для нас, людей, желать именно этого. Но только ли это важно человеку?

Если интерес человека к Богу заключается только в этих трех прошениях, то, действительно, как очень многие любят говорить, разницы в верах нет никакой. Все веры говорят об одном и том же. Все люди верят в одного и того же Бога. И, наверное, с этим можно согласиться, если Бог людям неинтересен. Если Бог людям неважен. А важно не Бог, а божие. И если Бог человеку не интересен, и ему не важно, кто его Бог, и он определяет свою конфессию исключительно по тому, что он родился в России, или в Саудовской Аравии, или в Израиле, или в Гималаях, то его интерес к Богу очень прост. Ему надо от Бога получить небольшие, но очень важные вещи для улучшения качества жизни.

Мы всё время улучшаем качество жизни. У нас главная задача — жить в неком комфорте. А когда еще Бог может быть помощником в твоем комфорте, ну это вообще хорошо! Для верующего человека — это просто прекрасно! Неверующие люди это по-другому делают, а верующие это делают так: они заказывают молебны, освящают воду, освящают машины. И кажется, что это и есть религиозная жизнь. Кажется, что это и есть вера, кажется, что это и есть церковь. Потому что этот симулякр создаем мы сами. Нам ничего другого от Бога не надо. Мы хотим не Бога, а божьего. И поэтому мы отдаем Богу не себя, а свое.

А что свое мы можем Богу отдать? Да кроме денег у нас и нет ничего. И поэтому эквивалент общения человека и Бога — он всегда выражается в этом презренном металле. Это грустно, ужасно, стыдно и позорно для нас, но это так.

Когда апостол Петр вдруг говорит о Христе самые главные вещи: «Ты — живой Бог. Мы сейчас с живым Богом рядом», вот в этот момент у Христа возникает основание создать церковь, где человек и Бог могут очень близко встретиться. Где человек и Бог могут очень близко познакомиться. Где человек и Бог могут сродниться между собой. И вот тогда рождается церковь. Тогда в этом сообществе людей разных убеждений, разных культурных традиций, разных национальностей, разного профессионального опыта, разного возраста может родиться некое родство, которое неделимо. В этом мире люди разделены по всевозможным критериям. Самое главное знаменье, самая главная характерная черта сегодняшнего времени — это кто, как, и с кем разделен, по какой границе проходит разделение. Ты за кого? Ты с кем? Ты как считаешь? Какова твоя политическая позиция? Ты патриот или не патриот? Очень много этих границ. А Бог — он всех пытается объединить, потому что, когда Бог приходит в этот мир (мы говорим о христианстве, прежде всего), Бог соединяется с человеком.

Один из главных догматов нашей веры состоит в том, что бесконечный, всемогущий, вездесущий, непознаваемый, совершенный и абсолютный Бог соединился с полнотой человека, он стал человеком. Он воспринял на себя всю полноту человеческой жизни. Не только биологическое человечество, не только кости, плоть, кровь, нервы и так далее. Но воспринял на себя человеческое переживание, человеческую мысль, человеческую свободу, человеческое состояние страха в том числе, как мы видим это в Евангелии. Как Евангелие описывает все проявления человечности Христа: и слезы, и страх, и радость, и шутка, и не одна. Вот одна из замечательных шуток в Евангелии, когда Христос посылает Петра поймать рыбу для того, чтобы во рту у нее найти монету, которой надо Иисусу Христу заплатить римским властям налог. Ему, царю всего мира, ему, царю Вселенной, ему, царю из рода Давида надо заплатить римской власти налог. Вот так изящно и шутливо Христос это исполняет с Петром. И интересно, что потом апостол Павел напишет, обращаясь к христианам первых веков: «Братья, у вас должны быть те же самые чувствования, что и в Иисусе Христе». Это представить себе невозможно.

Что это значит? Апостол Павел говорит, что человек может смотреть как Христос, может слышать как Христос, дышать как Христос, осязать как Христос, любить как Христос, прощать как Христос. Даже гневаться может как Христос. Вы понимаете? Это дано человеку. А нужно ли это человеку? И вот когда это становится человеку нужным, когда человек ищет Бога, когда человеку нужно не божье, а Бог, тогда в нем могут пробиться эти неожиданные качества похожести на Христа, родства со Христом. Ведь, мы же не зря называемся христианами. Мы взяли его имя. Христос дал нам свое имя, мы — христовы. Как по фамилии мы получаем родство и храним его, так и имя христианское хранит родство со Христом.

И вот церковь — это и есть то место, где рождается родство, прежде всего. Церковь и есть то самое пространство, где Бог рождает человека в любви. Это происходит прежде всего в таинстве крещения, к которому большинство нашего православного населения относится совершенно формально. По статистике у нас крещенных и считающих себя православными, примерно 80%. Но реальных христиан, конечно же, очень-очень мало. Многие люди, с которыми мне приходится разговаривать, желающие покрестить своего ребенка или креститься самим, на вопрос: «Зачем вам это надо? Почему вы хотите креститься? Что вам это может дать?» дают такой ответ: «Защиту. Мы — русские. Потому что все были крещены. Это наша традиция, это наша вера, это наша культура». «Хорошо, а что вы знаете о своей вере?» На этот вопрос уже нет ответа, потому что о вере ничего знать не надо, потому что вера — она и так есть. Она, главное, правильная по сравнению со всеми остальными неправильными. Но что это значит, никому не интересно, потому что никому не интересен Бог.

И тогда возникает очень важный вопрос. «Что вы хотите, чтобы было с вашим ребенком?» — спрашиваю я родителей. «Ну как что? Чтобы он не болел. Чтобы он был под покровом, чтобы он всё время был защищен». Я говорю: «Вы видите вот это распятие?» — «Да. И что?» — «А кто на нем?» Тут уж большинство, все-таки, примерно знает. Говорят: «Иисус Христос». «Так вот вы хотите, чтобы с вашим ребенком всё было хорошо, отдавая его в руки распятому Богу? А вы не боитесь, что с ним случится то же самое?» И вот когда я начинаю говорить с родителями так жестко, наступает шок. У меня был случай, когда одна мама выскочила в слезах и в истерике из церкви, когда я ей сказал: «Посмотрите на Христа. Вы хотите, чтобы с вашим ребенком было это?»

Никто не хочет. Хотят от Бога только добра, только ласки, только здоровья, только богатства, только силы. Но тогда вам надо в другое место. «Граждане, — хочется сказать, — православные. Вам не в православную церковь надо идти, а туда, где золотых божков с огромным пузом и с такими вот ушами и глазами делают, которых надо всё время гладить по животу, чтобы было богатство, чтобы было всё хорошо. Вам туда надо, в языческое капище, в какую-нибудь странную религию или к экстрасенсу, куда-нибудь — но не в церковь». Потому что церковь — она не об этом. Церковь — она о родстве, о родстве Бога и Человека.

Мы с вами прекрасно знаем, что если мы внимательно посмотрим на себя, если останемся на минуту с самим собой, если мы проверим свои чувства, свои желания, свои мысли, мы увидим, сколько в нас всего такого, чего нам не хотелось бы, чтобы кто-нибудь о нас узнал. Что, если бы вдруг всё то, что происходит в нашем уме и в нашем сердце, стало известно всем людям: и самым близким, и самым дальним, которые бы рядом с нами находились, стыда не оберешься. Вот какие мы, на самом деле. Мы умеем прятаться, мы умеем жить симулякрами, мы умеем улыбаться, мы умеем прекрасно себя вести в хорошем обществе.

И поэтому мы от этой мысли убегаем, мы всё время пытаемся себя уговорить, что мы хорошие, что мы добрые люди, что мы делаем хорошие добрые вещи, что мы вообще-то никого не убили и никого не ограбили, и никому ничего плохого не сделали. И нередко человек, который приходит к священнику на исповедь, он о себе все это и говорит. Потому что ему посоветовали пойти на исповедь, а он толком и не знает, что это такое. Я вам из долголетнего священнического опыта это говорю. «Я — хороший человек», говорит он, потому что, на самом деле, не задумывается, кто он такой, что с ним происходит, и почему это так.

И вот Бог хочет с таким человеком, то есть, с каждым из нас породниться. Он хочет, чтобы мы носили его имя. Он хочет, чтобы мы чувствовали его чувствами, смотрели его глазами, говорили его устами, слышали его ушами и жили его сердцем. Как это происходит? Конечно, это крещение, о котором я стал говорить. Что это такое? Почему это происходит с нами? Зачем мы крестимся? Почему именно крещение является дверью в церковь, вхождением в этот непонятный мир? Дает нам крещение защиту? Да нет, конечно. Дает крещение здоровье? Да нет, конечно. Дает крещение какую-то уверенность в себе? Да ничего оно не дает такого, чего все от крещения ждут.

А что же крещение дает человеку? Кирилл Иерусалимский — был такой святой в первых веках христианства — оставил после себя много прекрасных бесед о крещении. И в одной из этих бесед он говорит такие слова: «Крещение для нас — это гроб и колыбель». Что же значит этот гроб? А это значит смерть. Это значит, что человек, который должен прийти к Христу, он должен на эту смерть согласиться. Что он должен каким-то образом умереть, прежде чем стать христианином. Как умереть? Для чего умереть? Почему умереть? Потому что вот этот гаденький, вот этот вот меленький, лживый человечишка, который всё время портит всё, что мы хотим сделать в нас самих, это и есть мы сами. Наши искажения, наша нелюбовь, раздражительность, злобность, зависть, всё то, что вылезает из нас в самых неожиданных местах и в самый неподходящий момент.

При том, что мы стараемся, чтобы никто о нас этого не узнал, чтобы никто не увидел, не почувствовал этого в нас. И вдруг это вылезет в самый неожиданный момент, и всю нашу жизнь отравляет. И вот с этим надо проститься. Вот в этом надо умереть. Это очень, очень сложный момент для человека. Это фактически самоубийство в каком-то смысле, потому что тут надо убить в себе этого червя. И когда человек решается и понимает, с чем он идет к Богу, он приходит в эту смерть, потому что он не только умирает сам, он еще погружается в смерть Христа. Апостол Павел пишет: «Братия, все мы, которые во Христа Иисуса крестились, в смерть его крестились. Мы спогреблись вместе с крещением в смерть». Потому что Христос умер за нас. Смерть Христа и его распятие — это единственное полное выражение любви. Что или кто такое любовь мы можем понять через то, как Христос идет умирать за каждого человека, принимая на себя все его грехи.

А потом мы выходим из купели подобно тому, как Христос воскрес из мертвых. И вот мы уже его, и мы уже в нем родились, и мы уже облеклись в него, во Христа. Для нас это становится нашим новым рождением, и тогда это уже новый человек, о котором апостол Павел сказал: «Во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, ни мужеского пола, ни женского. То есть нет различий перед Богом между людьми. Все перед Богом равнолюбимы». Нет никого, кто бы был Богом не любим. Нет ни одного человека, который был бы Богом забыт, который был бы Богом отринут. Потому что за жизнь всего мира принесена жертва — любовь, распятая на кресте.

Очень часто (особенно в современной коннотации) слово «любовь» мыслится нами как возможность иметь, потреблять, наслаждаться, как возможность чем-то насытить себя. И это в каком-то смысле верно. Но с другой стороны, мы видим, как любовь Христа имеет совершенно иной аспект. Христос отдает себя. Он тем самым, конечно, насыщает верующих в него. И вот эта самая главная пища наша, собственно говоря, наша евхаристия, причащение тела и крови христовых под видом хлеба и вина — это и есть таинство деления любовью с каждым человеком, приходящим к нему. Евхаристия — таинство причащения является и основным таинством церкви, которое делает церковь церковью. Любовь — она делимая.

Мы, люди привыкли мыслить о себе как о существах неделимых. Мы так себя и называем «индивидуумы», то есть неделимые в переводе с латыни. И мы, конечно, не хотим делиться — ни с кем, никогда, ничем. И заставить нас что-то от себя оторвать — вещь невообразимо сложная. И церковь как раз и существует на Земле для того, чтобы неделимый человек научился себя раздавать, научился собою делиться.

Как это происходит? Я извиняюсь, что мои слова сегодня носят несколько сумбурный характер, но о церкви я могу говорить бесконечно. И для того, чтобы за 45 минут поделиться главной своей любовью, любовью к церкви, мне необходимо перескакивать с мысли на мысль, касаясь разных аспектов. Так вот о неделимости. Апостолы тоже были не ахти какие святые. И нормальный человек, когда набирает себе команду последователей, никогда бы таких ненадежных людей как апостолы не позвал. Потому что когда читаешь Евангелие и видишь апостолов, то всё время удивляешься: неужели лучше никого не нашлось? Эти все время ссорились, искали, кто главнее, кому чего будет в царстве небесном, кто первый сядет по правую, по левую сторону. В самый страшный момент они разбежались, а один из них просто предал. Неужели никого лучше на всей Земле не нашлось, чтобы быть со Христом, его первой церковью, тем сообществом, из которого церковь, собственно говоря, родилась — из Петра, Павла-гонителя и остальных апостолов?

Удивляешься, а, с другой стороны, понимаешь. Христос не ищет хороших, умных, славных, сильных, мощных, интеллектуалов. Он ищет нас. И поражаешься именно этой доброте и любви Бога. Ему не нужны хорошие, ему нужны мы: как отцу нужен сын, как матери нужен ее ребенок. Неважно, богатый или бедный, хороший или плохой, больной или здоровый. Потому что мы знаем прекрасно, как часто больных детей родители любят больше, чем здоровых, потому что они им больше себя отдают. Так вот и Бог любит нас такими, какие мы есть, но именно потому, что он возлагает на нас надежду, что мы, наконец-то, научимся делить себя и тем самым научимся быть людьми.

Апостолы сопротивлялись этому, не хотели делить друг с другом место, всё время хотели побольше себе захватить внимания Христа, спорил кто главнее, кто первый, кто второй. И сердце их было окамененно, как пишет Евангелие. И тем не менее они первыми получили эту возможность — делиться самим собой. И когда они стали собой делиться, появилась церковь.

Христос предупреждал апостола Петра перед своей кончиной. Он говорит: » Симон, сатана просит сеять вас как пшеницу. Но я молился, чтобы твоя вера не оскудела«. Что такое «сеять как пшеницу»? Это понятно: каждый — отдельное зернышко. Так легко каждого по очереди склевать. Так легко с каждым разобраться. И что такое зернышко, из которого хлеб получается? Что может быть более неделимым? Такой камушек, сам в себе. Такой закупоренный. Не живой совершенно, как кажется. Вот это зернышко — это тоже наш образ. И чтобы это зернышко проросло, это зернышко должно умереть. И об этом тоже нам говорит Евангелие. И крещение с этим связано. Зернышко должно умереть, но, умирая, оно рождает новую жизнь. И эта новая жизнь может через Духа Святого родиться в каждом из нас. Дело в том, что мы потом с этой жизнью делаем? И потом в этом колосе набухают новые зерна. Что происходит с этими зернами? Страшная, ужасная вещь. Эти зерна собирают, а потом их перемалывают в пыль. Их стирают в пыль — от них, как кажется, ничего не остается. А потом эту пыль, эту муку увлажняют водой. А потом из нее делают тесто. А потом это тесто восходит. А потом это тесто, взошедшее и созревшее, в огонь кладут. И только после этого получается хлеб.

Хлеб — это символ церкви. Как и второй символ — виноград. Хлеб и вино. А что с бедным виноградом происходит? Вот, созревает виноград, его срывают, а потом кладут в точило и люди начинают ногами, как раньше это было, его топтать. Топчут, топчут, топчут, вытаптывают, пока из него не потечет виноградная кровь. Потом эта кровь, этот сок виноградный начинает бродить. И только после этого через какое-то время он становится вином.

Вот это то (простите за такие художественные образы), что делает церковь с человеком. Это то, зачем она существует. Это то, как человек может преобразиться и стать иным существом в Боге, как он может родиться в Боге. Потому что мы знаем, что это преображение не заканчивается на хлебе и вине. Этот хлеб и вино на литургии становятся телом и кровью Христовыми. И тело, и кровь Христовы подаются нам, людям. И мы их принимаем. И наше тело, и тело Христа самого становится единым телом. В наших жилах течет кровь Христа, мы становимся с ним одной крови. Как это у Киплинга: «Мы с тобой одной крови». Со Христом одной крови. И друг с другом одной крови.

А раз мы одной крови, как мы можем себя замыкать? Как мы можем себя отделять друг от друга, если мы хотим соединиться со Христом? Если нам нужен Христос, конечно. Если мы не пришли просто взять у Бога кусок его благодати, кусок его счастья, кусок его здоровья — взять, заграбастать и уйти, как ни в чем не бывало. «А вот тебе, Господи, за это свечечка. А вот тебе, Господи, за это записочка. А вот тебе, Господи, 50 или, там, 500, или 500 тысяч, или 500 миллионов рублей за то, что я от тебя что-то получил, поимел».

Но когда человек вдруг начинает жаждать Бога, тогда рождается церковь. Тогда евхаристия всех людей делает тем, чем церковь является — телом Христовым. Так сказал о церкви апостол Павел: «Мы — тело Христово». Мы — единый организм. Мы — единое существо. Мы можем разделить свою жизнь с Богом. А что это значит? Это очень важные вещи, о которых тоже мало кто задумывается, о которых мало кто знает. Вспомним, что когда Христос перед своим страданием устанавливает таинство евхаристии, когда он устанавливает таинство причащения, он молится Богу. И в этой молитве он говорит такие слова Богу-отцу своему: «Отче, ведь, всё мое — твоё. И всё твоё — моё». И нам это так понятно. Ну, он, конечно, Сын Божий, конечно, у него с Отцом всё единое. Он — Сын единородный, единосущен Отцу. Всё это мы знаем из символа веры.

Но здесь еще очень важная вещь. Вот эти слова, которые Сын Божий говорит своему небесному Отцу, встречаются нам еще в одном евангельском тексте. Это Евангелие от Луки, 15-я глава, притча о блудном сыне. Я напомню вкратце ее содержание для тех, кто, может быть, не очень хорошо знает. Там Христос рассказывает своим ученикам притчу про то, что у одного человека было два сына, старший и младший. И младший сын попросил у своего отца дать ему часть его имения. Обычно наследство дети получают, когда родители умирают, и между ними оно делится таким образом: старшему достается главная часть наследства и что-то младшему. И вдруг младший сын не хочет ждать, пока старик помрет. Ему важно сейчас, сегодня получить то, что ему нужно. «Дай мне моё», — фактически говорит младший сын.

И отец дает ему это. Отделяет ему часть состояния, которая полагалась бы его сыну в случае его смерти. И младший сын, которого потом церковь назовет «блудным сыном», идет и расточает свое имение, живя распутно, с блудницами, с пропойцами, пока не тратит всего до конца. И тогда он начинает бедствовать и нуждаться, пока не находит себе самого жалкого места для житья и пропитания. Он пасет свиней у какого-то злого господина на чужой стороне. И рад бывает напитаться тем свиным пойлом, которым этих свиней кормят. Прийдя в себя, этот младший сын говорит: «Господи, ведь, у отца моего даже рабы, даже наемники — и те едят досыта. Пойду-ка я к отцу своему и скажу ему: «Отче, согрешил я на небо и пред тобою, и уже недостоин называться твоим сыном. Прими меня хотя бы в число твоих наемников». И с этим вот чувством покаяния, глубокого раскаяния, он идет к своему отцу, постоянно повторяя про себя эту фразу: «Отче, я недостоин называться твоим сыном. Прими меня хотя бы в число твоих наемников».

Далее Евангелие повествует, как отец издалека видит своего сына, и выбегает к нему навстречу. Бросается к нему в объятия. И когда сын начинает заученно говорить: «Отче, согрешил я на небо и пред тобою, и уже недостоин называться твоим сыном», отец не дает ему даже договорить, чтобы тот принял его в число наемников, а говорит такие странные и удивительные слова: «Принесите лучшую одежду. Дайте обувь ему на ноги. Заколите упитанного тельца — будем пить и веселиться». И вот что главное: «Дайте ему перстень с моей руки». Перстень в древнем мире — это очень важный символ и не просто символ, это очень важная вещь. Перстень — это печать, перстень — это подпись, перстень — это имя, в том числе. Перстень — это всё достояние человека. Перстнем запечатывали документы, векселя, долговые расписки. И вот этот сын, который только что промотал всё, вдруг получает полный доступ ко всем богатствам своего отца. Раньше-то у него было немного, и то он промотал, а с этим перстнем отец отдает ему всё свое состояние. Удивительная история.

И начинают все веселиться, радоваться. И старший сын возвращается с работы и не понимает, что случилось. Ему докладывают, что сын, его брат нашелся живым и отец устроил пир. А старший обиделся. Обиделся: как же так, его надо было выпороть, на порог не пускать. Действительно, если уж брать, так только как раба или наемника — пускай отрабатывает свой долг перед отцом. А отец вышел и к старшему, также к нему подошел и просит его войти в этот пир, просит его так же радоваться и веселиться. Тот не хочет и говорить отцу укорительные слова: «Я всю жизнь у тебя работаю, и ты мне не дал даже козленочка, чтобы я мог порадоваться со своими друзьями. А этот твой сын (даже не „брат мой“, а „твой сын“) расточил твое имение с блудницами и блудниками, и ты ради него устраиваешь пир?!» И вот отец ему говорит, и эти слова звучат в контексте этой главы Евангелия от Иоанна совсем иначе: «Сын, ведь, всё моё — твоё». И вдруг оказывается, что и этому от отца надо только козленочка и больше ничего. А ведь отец отдает всё своё и младшему, и старшему. «Всё моё — твоё», — говорит отец, который является образом Бога-отца по отношению к человеку. «Всё моё — твоё», — это слова Бога.

Когда человеку не надо этого, а надо только здоровья, семейного благополучия и успехов в труде — это все Божие. А всё, что Христос говорит в Евангелии — это прежде всего любовь. И не просто любовь в смысле удовольствия, а любовь крестная. Любовь к врагам, например. Любовь к обидящим и ненавидящим, то, чего нам так не хочется делать. Любовь ко всему, что сотворил Бог. Любовь, как писал Силуан Афонский, даже к тем, кто в аду мучается. Даже к ним! Неужели, Бог перестает любить человека, если тот в аду? Вот эту любовь хочешь? Эта любовь тебе нужна? К такой любви ты хочешь приобщиться?

Если человек хочет приобщиться к такой любви, если человек хочет так начать дышать, думать, мыслить, смотреть, слышать, действовать как Христос, он в ответ может только сказать такие же слова, как сын говорит отцу: «Всё моё — твоё». Не чуть-чуть того, что я могу дать. Например, отпостился — и всё, теперь могу жить как хочу. Утренние и вечерние молитвы прочел — всё, извините, теперь остальная часть жизни моя. Сделал какое доброе дело — всё, теперь с меня взятки гладки, я отработал, я отдал тебе то, что надо отдавать. А теперь, простите, начинается моя жизнь. Если будет так, то церковь всегда будет симулякром: либо структурой, либо бизнес-сообществом, либо политической организацией, либо комбинатом по удовлетворению услуг. А если вдруг у нас родится жажда любви, жажда Бога, желание чувствовать и иметь те же чувства как у Христа, тогда это выйдет на на центральное место и засияет, как уже бывало не раз в истории церкви, в истории христианства. И тогда церковь сможет просвещать. На этом я готов закончить, хотя много-много еще чего хотел сказать.

ВОПРОСЫ

НИКОЛАЙ СОЛОДНИКОВ: Дорогие друзья, пока вы готовите свои вопросы, я прочту те, что мы получили от наших слушателей из других регионов. Вот пришел такой вопрос для отца Алексея. «Доброго времени, отче. Хотелось бы задать вам следующий вопрос. Как вы полагаете, есть ли еще возможность у русской церкви перестроиться так, чтобы для ее руководства главным было не благополучие по части материальной, а благополучие по части духовной и душевной, подлинное просвещение людей перед крещением, реанимация общины и жизни на законных правовых основаниях, выборность предстоятелей и пресвитеров, епископов вместо унизительного раболепного заискивания, и подобные тому изменения, в целом наметившиеся на соборе 17-18 годов XX века?» — пишет Константин.

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Спасибо, Константин. Но мне кажется, я как раз именно об этом и говорил. Просто надо понять, что церковь не живет директивами церковного начальства. Я даже могу себе представить, что в какой-то момент Патриарх может взять, и всё правильно сказать, понимаете? Обществу, церкви, всем нам сегодняшним сказать, что надо делать. Собственно говоря, святейший Патриарх всё время ратует за то, чтобы были живые общины христианские. Чтобы была катехизация перед крещением. Чтобы церковь была живой. А кто это слышит? Церковь — это не только иерархия. Церковь — это не только священноначалие. Более того, церковь — это не столько священноначалие, сколько народ Божий, который в этой церкви живет. И поскольку нам, народу Божьему, все это пока не очень надо, то и ожидать от церковного началия каких-то серьезных изменений мы тоже не можем, просто не имеем права, потому что слова могут говориться какие угодно красивые, какие угодно правильные, какие угодно важные. Но, если нам нужно от Бога только то, о чем я сегодня говорил, изменений не будет. Если мы начнем думать о главном, то тогда всё будет именно так, как желает Константин. Я желаю не меньше него, чтобы всё это было. Надеюсь, я такой в церкви не один и нас таких много. И чем больше будет нас, желающих жить как настоящие христиане, тем больше вероятность, что церковь станет церковью настоящей и видимой, и живой.

НИКОЛАЙ СОЛОДНИКОВ: Еще вопросы?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: У меня есть записка с вопросом. Может быть, я на него попробую ответить?

НИКОЛАЙ СОЛОДНИКОВ: Пожалуйста, только зачитайте.

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: «Отец Алексей, в своей книге „Тайна примирения“ вы пишете о том, что перед исповедью мы часто сами себя прощаем, и это является большой помехой в духовной жизни. Как же правильно? Не прощать себя? Светская психология говорит наоборот: если человек себя любит, он себя прощает. Есть ли в данном вопросе соприкосновение православия и психологии? Как правильно православному человеку, христианину любить себя?»

Я когда писал это в своей книге, я имел в виду, что человек всегда ищет оправдание своим поступкам вне себя. Вот сижу я такой хороший и добрый и всё у меня хорошо, и настроение у меня прекрасное, и солнышко светит, и музыка играет. И проходит мимо какой-то человек, и бах меня по голове, а еще и матом обложил. И я так возмутился, и такие слова ему наговорил, и такого ему пожелал… И потом еще целый день кипел и никак в себя прийти не мог. И вдруг понял, что во мне ничего не осталось, что я сам себя испепелил. И тут я могу поступить по-разному. Я могу сказать, что если бы он мимо меня не прошел, всё бы было хорошо. А можно поступить по-другому и понять, что если человек этот мимо меня прошел и своим действием возмутил во мне такие чувства, то я могу быть благодарен этому человеку, который дал мне понять, кто я такой на самом деле. Что значит «Кипит наш разум возмущенный»? Что это значит? Что такое возмущение? Какой корень в слове «возмущение»? Совершенно верно — муть. Так вот эта муть — со дна-то и восстает.

Вот, если в этот стакан налить чистую воду, а рядом в такой же стакан насыпать песка, а потом тоже налить чистую воду и подождать, когда он отстоится. Через день в этих обоих стаканах будет чистая вода. Но если этот стакан я взболтаю, он чистым и останется. А если я взболтаю стакан с песком, то пить его будет невозможно, потому что вся муть выйдет со дна наружу.

Можно ли сказать, что этот стакан хороший и чистый? Да нет, конечно. Он чист и хорош до какого-то определенного момента, как и мы с вами. Стоит ли себя за это прощать? Да можно, конечно, сказать: «Если б меня не взболтали, я и был бы чистым и хорошим. Но можно сказать и по-другому: «Вот какой я на самом деле. Вот, оказывается, что во мне есть, и что во мне живет. Я не хочу быть таким». И тогда придется всё брать на себя и признаваться, кто я такой. Психология тут не причем.

СЛУШАТЕЛЬ: Мой вопрос, может быть, немного циничный. Я извиняюсь. Но мне просто очень интересно. Вот, у нашего Патриарха, как известно, очень большой кортеж, очень большое имение, охрана очень мощная, ну и прочие эти все атрибуты. Как вы к этому относитесь?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Я думаю, что это наследие нашего недалекого прошлого. И, конечно, все эти вещи могли бы быть гораздо более простыми. В роскоши нет необходимости. Единственное, что исторически мы привыкли воспринимать Патриарха как второе лицо в государстве, поэтому эти символы власти и властности — они сопутствуют не только Патриарху Кириллу. Они также сопутствовали и прежним патриархам. И в советские времена, когда, казалось бы, церковь <находилась> под сильным давлением, Патриарх Пимен ездил на таком же членовозе как и члены Политбюро. И поэтому здесь вопрос не в том, что конкретный Патриарх любит больше богатство, чем какой-нибудь другой Патриарх. Это, к величайшему сожалению, такая совершенно уже ненужная традиция, от которой давно бы пора всем отказаться.

СЛУШАТЕЛЬ: У меня вопрос такого плана. Что делать человеку, если он хочет прийти в церковь, но он гей или лесбиянка? Я просто был недавно на правозащитном семинаре — такая тема там тоже поднималась. Вот он не наследует Царство Божие? Или что ему делать? Церковь как относится к гомосексуальности на сегодняшний день?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: На сегодняшний день церковь относится к гомосексуальности так же, как она относилась к ней всегда. Проявление гомосексуальности, если это активная фаза, то есть когда люди ее используют в отношениях, воспринимается как грех. Воспринимается как грех блуда. Всякое незаконное сожительство не только гомосексуальное, но и гетеросексуальное, если оно не освящено церковью и браком, считается блудом.

Что касается человека, может ли он прийти в церковь? Конечно, в церковь может прийти любой человек, если он готов понимать свою некую искаженность. Потому что это поведение нам, христианам, из священного писания известно как искажение человеческой природы и искажение Божьего замысла о человеке.

Это со многими случается — я имею в виду не только вопрос гомосексуальности, а любого искажения. Мы все несем в себе какое-либо искажение. Это искажение может врачеваться, а может восприниматься нами как форма жизни. Как естественное и нормальное состояние. Есть вещи, которые в искажении являются болезнью. Например, люди рождаются больными изначально. Есть люди, которые рождаются с психическим искажением. Есть люди, которые рождаются с сексуальным искажением. Есть люди, которые приобретают это искажение в течение жизни, потому что их так научили, и сама искаженность человека может быть приобретенной, но не унаследованной в своей жизни. Церковь может такому человеку помочь вернуть свой образ и подобие.

СЛУШАТЕЛЬ: Я — суператеист, и у меня к вам два вопроса. Первый вопрос. К сожалению, меня в свое время бабушка крестила. Можно ли отказаться от крещения?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: А вы уже отказались.

СЛУШАТЕЛЬ: Хорошо. Дальше, второе. Уже более конкретно. Посмотрите, то, что сейчас происходит со страной — она на грани гражданской войны. Скажите, пожалуйста, что могла бы сделать церковь, чтобы нынешний режим не проводил свою хищническую политику?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Да, понятно. Я ваш вопрос…

СЛУШАТЕЛЬ: Если бы Патриарх осудил бы прямо и ясно, не было бы этого. У меня как у атеиста очень серьезная претензия к Патриарху, к РПЦ.

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Я вас понимаю.

СЛУШАТЕЛЬ: Что бы вы конкретно сделали? Публично можно заявить, что Путин проклят там, то-сё.

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Нет, не можем мы такого.

СЛУШАТЕЛЬ: А на них это действует, понимаете?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Мы, конечно, такого заявлять не будем, с какой это вдруг стати? Я уже сказал, что существует такой устоявшийся симулякр, что церковь должна быть либо за белых, либо за красных. Осуждать одних, поддерживать других. Церковь не будет этого делать никогда. Я хочу сказать, что сейчас действительно происходит большая трагедия. На Украине люди, христиане, православные стреляют друг в друга с разных сторон. И с той, и с другой стороны есть церковь. И с той, и с другой стороны церковь с этими людьми. Но не со стреляющими, а с теми, в кого стреляют. Человек, который в какой-то момент держит в руках ружье, в него стреляют. И церковь с ним не тогда, когда он стреляет, а когда стреляют в него. И она всегда будет занимать именно эту позицию.

СЛУШАТЕЛЬ: Я хожу в церковь каждое воскресенье и почти каждое воскресенье причащаюсь, если нет каких-то особых причин. Когда приходишь в церковь, между тем что там, и тем, что вы говорите — огромная разница. То есть, люди стоят абсолютно атомарно, совершенно как не брошенные еще никуда зерна, сами в себе. Никакой общности, того, что должно быть в церкви. Служба идет на языке, который люди во многом не понимают. Евангелие читается так, что он стоит спиной к пастве, читает туда, как будто Господь Бог не знает сам того, что он написал, и читается это всё на старославянском. Почти никто не читает, не следит, чтобы понимать суть Евангелия.

До этого люди стоят огромные очереди на исповедь, и несчастные священники стоят, и к концу это уже превращается в абсолютную формальность. И при этом мы можем читать очень много, что такое церковь. Вот вы сейчас нам замечательно рассказали, какая может быть прекрасная церковь. Но зачем это рассказывать, когда это вообще не похоже на действительность?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Во-первых, спасибо огромное за вопрос. Очень серьезно сформулированный вопрос. Во-первых, все это я рассказываю из своего опыта жизни в церкви. Это не потому, что я прочел, а потому что это мой личный опыт.

СЛУШАТЕЛЬ: Вы что-то делаете в своем приходе, чтобы у вас такого не было?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: У нас такого нет. В Москве приход называется Храм Святой Троицы в Хохлах. Я уверяю вас, это не один единственный приход в Москве. Таких приходов, где есть живая община и где люди, на самом деле, стремятся как-то жить со Христом, становится всё больше и больше. Церковь, действительно, оживает. Может быть, нам хотелось бы, чтобы это происходило скорее, потому что время летит очень быстро и всё быстрее и быстрее. Но я радуюсь тому, что это уже есть, потому что я вспоминаю церковную жизнь еще 20 лет назад. Этого вообще не было нигде. А сейчас об этом заговорили. И я об этом именно потому и говорю сейчас, что имею надежду быть по-настоящему услышанным и воспринятым. Я говорю не потому, что я это прочитал, а потому что я этим живу как церковью и без этого я бы жить не мог. Жизнь — она постепенно начинает пробиваться через асфальт. И мы прекрасно с вами понимаем, что этот росточек, который пробивает толщу совершенно безжизненного серого вещества, вдруг побеждает то, что логически размышляя победить невозможно. Так пробивается церковь.

СЛУШАТЕЛЬ: Где можно узнать о вашем приходе?

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Пожалуйста, Храм Живоначальной Троицы в Хохлах, у него есть сайт, где о нашем приходе написано очень-очень много.

НИКОЛАЙ СОЛОДНИКОВ: Спасибо вам огромное. Это была «Открытая лекция» в Екатеринбурге. Отец Алексей Уминский, спасибо вам огромное за то, что вы есть, и что всё это состоялось. Спасибо огромное. До свидания.

О. АЛЕКСЕЙ УМИНСКИЙ: Спасибо и вам, Коля. Спасибо тем, кто включил нам свет в конечном итоге.